параллельная нереальность
По утрам она вытряхивала из шелковой ночнушки приличное количество мягких перьев, обречённо вздыхала и шептала тихо-тихо:" мама, я опять летал во сне". Потом садилась на край кровати, собирала перья в горсть и ссыпала в большой подарочный пакет, в котором друзья принесли на её День Рождения плюшевого кота - он сейчас нежился в изголовье, лениво наблюдая стеклянным глазом за движениями её рук.
Она зябко дёргает плечами, аккуратно складывает ночнушку и оставляет под подушкой - в этом есть что-то из такого глубокого детства, что на лице невольно расцветает улыбка - бледные губы похожи на бутоны чайных роз, беззащитно-трогательные до того, как распустятся, потом же - коварно-обольстительные. Лениво одевается, случайно сбрасывает на пол открытку, хмурит брови, но не поднимает - не хочется наклоняться; потягиваясь, встаёт с кровати, идёт к зеркалу, чтобы расчесать спутанные темные кудри. Подмигивает отражению, зевает и направляется в кухню, ставить чайник. Упавшая открытка так и остаётся лежать на ковре диковинной бабочкой, составленной из разноцветных слов, и если бы кто-то был рядом, взгляд зацепился бы за "милая Талли", выписанное красным. Ах да, я напрочь забыла сказать: её зовут Талли. Впрочем, вы, наверное, уже догадались.
Когда-то мы были с ней близки - не то что подруги, скорее части одного "я", одновременно любящие и ненавидящие друг друга; самое страшное в этом - осознание, что без одного не будет и второго; мы мирились, путались в ключах и ключицах, бродили по берегу моря, слушали, как свистит в резных флюгерах ветер, или как стучат друг о друга голые ветки деревьев. Мы научились даже понимать их голоса: песни предчувствия бури, оды солнечным лучам, проклятия для молний и града - если разобраться, это был наш личный оркестр, для остальных обыденный настолько, что они его не замечали. Мы - другое дело, тогда мы только учились жить.
Потом я научилась быть бродячей кошкой, прятаться в опавшей листве, искать добычу; мне стала нужна хотя бы иллюзия свободы - а у нас с Талли не было даже её, мы были повязаны крепко-накрепко, нитями более прочными, чем любые известные человеку материалы. Но я была упряма - я научилась выскальзывать из беспощадных объятий, оставляя видимость, эдакую копию себя, оболочку. Талли чувствовала это, не могла не чувствовать, но, видимо, ей тоже хотелось побыть одной, насладиться убийственно-нежной внутренней пустотой. Постепенно нити ослабли - мы отвыкли друг от друга, стали отдельными личностями - сиамские близнецы, разделённые операцией, разделившие пополам свои органы чувств. Тогда я перестала слышать деревья. Не знаю, что потеряла она, но радость обретения свободы была важнее, она пьянила, поглощала, растворяла в себе обиду и горечь потери. Я пропала надолго- носилась по миру, оставляя на сетчатке картинки из разных частей света; в кого-то влюблялась, училась зарабатывать деньги, познавала счастье одиночества. Но как это бывает во всех книгах и фильмах, вслед за счастьем пришла горечь - мне хотелось, чтобы кто-то разделял мои ощущения, я вспоминала полноту чувств, которую дарило мне единство с Талли, я боялась, трусила, боролась с собой - но не выдержала. Я наблюдаю за ней издалека, иногда вблизи - из-за соседнего столика в кафе, или сквозь окно с незакрытыми занавесками: она не узнаёт меня, видимо, память о нашем единстве досталась только мне; даже жаль - она не знает, отчего её мучает это чувство потери. А оно её мучает, это я теперь знаю точно: выкрала эту уверенность из её снов, из кофейных чашек на её кухне, из дыма вишнёвых самокруток. Вчера я написала ей письмо и бросила в почтовый ящик, но сегодня она ещё не спускалась вниз, она ещё не знает, что таится в белом прямоугольнике конверта.
Я жду.
Она зябко дёргает плечами, аккуратно складывает ночнушку и оставляет под подушкой - в этом есть что-то из такого глубокого детства, что на лице невольно расцветает улыбка - бледные губы похожи на бутоны чайных роз, беззащитно-трогательные до того, как распустятся, потом же - коварно-обольстительные. Лениво одевается, случайно сбрасывает на пол открытку, хмурит брови, но не поднимает - не хочется наклоняться; потягиваясь, встаёт с кровати, идёт к зеркалу, чтобы расчесать спутанные темные кудри. Подмигивает отражению, зевает и направляется в кухню, ставить чайник. Упавшая открытка так и остаётся лежать на ковре диковинной бабочкой, составленной из разноцветных слов, и если бы кто-то был рядом, взгляд зацепился бы за "милая Талли", выписанное красным. Ах да, я напрочь забыла сказать: её зовут Талли. Впрочем, вы, наверное, уже догадались.
Когда-то мы были с ней близки - не то что подруги, скорее части одного "я", одновременно любящие и ненавидящие друг друга; самое страшное в этом - осознание, что без одного не будет и второго; мы мирились, путались в ключах и ключицах, бродили по берегу моря, слушали, как свистит в резных флюгерах ветер, или как стучат друг о друга голые ветки деревьев. Мы научились даже понимать их голоса: песни предчувствия бури, оды солнечным лучам, проклятия для молний и града - если разобраться, это был наш личный оркестр, для остальных обыденный настолько, что они его не замечали. Мы - другое дело, тогда мы только учились жить.
Потом я научилась быть бродячей кошкой, прятаться в опавшей листве, искать добычу; мне стала нужна хотя бы иллюзия свободы - а у нас с Талли не было даже её, мы были повязаны крепко-накрепко, нитями более прочными, чем любые известные человеку материалы. Но я была упряма - я научилась выскальзывать из беспощадных объятий, оставляя видимость, эдакую копию себя, оболочку. Талли чувствовала это, не могла не чувствовать, но, видимо, ей тоже хотелось побыть одной, насладиться убийственно-нежной внутренней пустотой. Постепенно нити ослабли - мы отвыкли друг от друга, стали отдельными личностями - сиамские близнецы, разделённые операцией, разделившие пополам свои органы чувств. Тогда я перестала слышать деревья. Не знаю, что потеряла она, но радость обретения свободы была важнее, она пьянила, поглощала, растворяла в себе обиду и горечь потери. Я пропала надолго- носилась по миру, оставляя на сетчатке картинки из разных частей света; в кого-то влюблялась, училась зарабатывать деньги, познавала счастье одиночества. Но как это бывает во всех книгах и фильмах, вслед за счастьем пришла горечь - мне хотелось, чтобы кто-то разделял мои ощущения, я вспоминала полноту чувств, которую дарило мне единство с Талли, я боялась, трусила, боролась с собой - но не выдержала. Я наблюдаю за ней издалека, иногда вблизи - из-за соседнего столика в кафе, или сквозь окно с незакрытыми занавесками: она не узнаёт меня, видимо, память о нашем единстве досталась только мне; даже жаль - она не знает, отчего её мучает это чувство потери. А оно её мучает, это я теперь знаю точно: выкрала эту уверенность из её снов, из кофейных чашек на её кухне, из дыма вишнёвых самокруток. Вчера я написала ей письмо и бросила в почтовый ящик, но сегодня она ещё не спускалась вниз, она ещё не знает, что таится в белом прямоугольнике конверта.
Я жду.
-
-
15.11.2007 в 16:11-
-
15.11.2007 в 16:48-
-
15.11.2007 в 21:54-
-
16.11.2007 в 11:45Зверец, продолжение, похоже, будет. Только я не знаю когда*)
Хоктёнок, ура, у меня получается сделать её нежной..а то измучалась, пытаясь)